![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
daryapetrovnaТолько не думайте, что я расскажу вам обо всём.
Я расскажу не обо всём.
пишется чёрными корявыми прыгающими буквами на белых листах небольшого серого блокнотика, лежащего у меня на коленях; при помощи одноразовой ручки, немного обгрызенной на конце
1.
Я сижу, расслабившись, в небольшом, почти пустом зале, и у моих ног, на тёмном покрытии пола, краснеют бутафорские осенние листья, передо мной - сцена, на которой несколько мужчин разбирают деревья, какие-то приспособления, а потом начинают развинчивать и разбирать конструкцию из некрашенного, и от того кажущегося тёплым, дерева - что-то вроде остова дома или беседки. Я вдруг понимаю, что весь этот мир, который только что жил, дышал, играл, звучал и переливался разными цветами у меня на глазах, сейчас разбирается на части, а для каждого спектакля творится заново... И я начинаю больше понимать в театральной работе (а возможно, и в театральном искусстве, и не только в театральном) и радуюсь, что Бог не разбирает после каждого действа наш мир, а позволяет ему существовать дальше.
- Теперь конёк... четыре человека по четырём столбам - и взяли!.. давай-давай...
Они работают споро, слаженно, весело переговариваясь, и за всё время их работы я не услышала ни одного слова, не предназначенного для женских ушей.
Один из этих мужчин особенно привлекает моё внимание. Тонкий, с шапкой чёрных волос и чёрными глазами, лёгкий и порывистый, как весенний утренний ветерок, он то собирает листья, то придерживает лестницу, то тащит за кулисы конструкцию размером с него самого... Видно, что он понимает важность своей работы и серьёзно к ней относится. Когда женщины, сидящие в зале, пытаются отвлечь его досужими разговорами, он отвечает лаконично, а одной даже сурово заявляет: "Я - взрослый. Мне шесть лет!"
И я вспоминаю, что перед спектаклем этот мужчина вместе со своей матерью, тоже тонкой, черноволосой и черноглазой Катей-сан (в ней есть та же лёгкость, что и в нём, но проявляется она не в порывистости, а в каком-то особом неброском изяществе) также серьёзно встречал пришедших в театр, провожал их в зал, говорил: "Рассаживайтесь, пожалуйста", - и улепётывал.
"Вилли!" - негромко восклицала Катя-сан, и он искренне пытался замереть хотя бы на мгновение, но вовлечённость в происходящее и чувство ответственности за него оказывались сильнее - и он снова срывался с места.
Потом он всё-таки сел в кресло справа от меня (и я была рада этому соседству, к тому же, Катя-сан села за ним) и героически высидел весь спектакль. Правда, куда-то улетев на антракт - но антракт ведь не считается. В антракте и большинство взрослых не сидит на месте... Ах, да, он же взрослый... Ему шесть лет... Ну, вот он и ведёт себя по-взрослому.
Но начнём, пожалуй, всё-таки с начала.
(Продолжение следует)
Я расскажу не обо всём.
пишется чёрными корявыми прыгающими буквами на белых листах небольшого серого блокнотика, лежащего у меня на коленях; при помощи одноразовой ручки, немного обгрызенной на конце
1.
Я сижу, расслабившись, в небольшом, почти пустом зале, и у моих ног, на тёмном покрытии пола, краснеют бутафорские осенние листья, передо мной - сцена, на которой несколько мужчин разбирают деревья, какие-то приспособления, а потом начинают развинчивать и разбирать конструкцию из некрашенного, и от того кажущегося тёплым, дерева - что-то вроде остова дома или беседки. Я вдруг понимаю, что весь этот мир, который только что жил, дышал, играл, звучал и переливался разными цветами у меня на глазах, сейчас разбирается на части, а для каждого спектакля творится заново... И я начинаю больше понимать в театральной работе (а возможно, и в театральном искусстве, и не только в театральном) и радуюсь, что Бог не разбирает после каждого действа наш мир, а позволяет ему существовать дальше.
- Теперь конёк... четыре человека по четырём столбам - и взяли!.. давай-давай...
Они работают споро, слаженно, весело переговариваясь, и за всё время их работы я не услышала ни одного слова, не предназначенного для женских ушей.
Один из этих мужчин особенно привлекает моё внимание. Тонкий, с шапкой чёрных волос и чёрными глазами, лёгкий и порывистый, как весенний утренний ветерок, он то собирает листья, то придерживает лестницу, то тащит за кулисы конструкцию размером с него самого... Видно, что он понимает важность своей работы и серьёзно к ней относится. Когда женщины, сидящие в зале, пытаются отвлечь его досужими разговорами, он отвечает лаконично, а одной даже сурово заявляет: "Я - взрослый. Мне шесть лет!"
И я вспоминаю, что перед спектаклем этот мужчина вместе со своей матерью, тоже тонкой, черноволосой и черноглазой Катей-сан (в ней есть та же лёгкость, что и в нём, но проявляется она не в порывистости, а в каком-то особом неброском изяществе) также серьёзно встречал пришедших в театр, провожал их в зал, говорил: "Рассаживайтесь, пожалуйста", - и улепётывал.
"Вилли!" - негромко восклицала Катя-сан, и он искренне пытался замереть хотя бы на мгновение, но вовлечённость в происходящее и чувство ответственности за него оказывались сильнее - и он снова срывался с места.
Потом он всё-таки сел в кресло справа от меня (и я была рада этому соседству, к тому же, Катя-сан села за ним) и героически высидел весь спектакль. Правда, куда-то улетев на антракт - но антракт ведь не считается. В антракте и большинство взрослых не сидит на месте... Ах, да, он же взрослый... Ему шесть лет... Ну, вот он и ведёт себя по-взрослому.
Но начнём, пожалуй, всё-таки с начала.
(Продолжение следует)
